Он, конечно, мог и ошибаться – и в случае его ошибки всё здесь, в том числе и его самого моментально разметает на мелкие кусочки, так, что и хоронить будет нечего. Однако кое-какой опыт придает уверенности…
– Господа! – звучно возгласил Бестужев, невозбранно делая еще один шаг в сторону профессора. – Я прекрасно понимаю, что мы мало соприкасались с помянутым господином профессором тонким миром… Если соприкасались вообще… – он придвигался все ближе и ближе. – Но это еще не дает вам права держаться столь скептически. Позвольте объяснить вам некоторые фундаментальные понятия, хотя бы кратко…
Есть!!! Он ударил коротко и жестоко, профессор, взвыв от неожиданной боли, согнулся пополам, разжал руки – но картонная круглая коробка уже была в руках у Бестужева, и тот, держа ее на вытянутых руках, отскочил к застекленной наполовину фронтальной стене рубки, ухитрившись при этом не ушибиться спиной о ближайшее загадочное устройство. Медленно опустился на коленки, с величайшим тщанием, словно вазу из тончайшего стекла, ставя шляпную картонку на отдраенные едва ли не до блеска тиковые доски пола. Видел краем глаза, как моряки кинулись к не пришедшему еще в себя профессору, повисли на нем всей оравой, словно лайки на медведе, – но, не обращая на это внимания, затаив дыхание, обеими руками решительно поднял круглую картонную крышку, малость смятую.
Внутри лежали скомканные листы газеты – той самой, издававшейся здесь же, на «Титанике». Один за другим Бестужев вынимал эти комки, разбрасывая их по полу… пока не показалось дно. И никакой взрывчатки.
Он выпрямился во весь рост, чувствуя противную дрожь в коленках и слабость во всем теле. Рубашка прилипла к спине так, словно за шиворот ему выплеснули кувшин воды. В висках стучало: обошлось… обошлось… Он зажмурился, помотал головой, слыша рядом шумную возню и яростные выкрики профессора, уже, пожалуй что, отмеченные некоторым безумием.
Хотелось жахнуть стакан водки единым махом – чтоб отпустило…
Судовой оркестр в просторном курительном салоне играл что-то веселое и легкомысленное, более всего походившее на музыку из незнакомой Бестужеву оперетки. Бестужев расположился в том самом укромном местечке за пальмой, где давеча разговаривал с инспектором. Прихлебывал то кофе, то виски из пузатой рюмочки и тихонечко злился – после недавних нешуточных треволнений хотелось осушить сей сосуд одним духом, тут же заказать новый, а там и еще парочку. Однако подобными манерами он привлек бы к себе всеобщее внимание, оказалось, эти чертовы американцы именно что отхлебывают свое пресловутое виски куриными глоточками, удивительно, что не кудахчут еще при этом… Приходилось держать себя соответственно обществу.
А впрочем, нельзя сказать, что настроение у него было такое уж скверное. Дела, смело можно сказать, продвигались успешно. Беднягу профессора одолели численным превосходством и без лишнего шума препроводили в уединенную каюту, где он сейчас и пребывал в компании судового врача – коему наверняка рассказывал обстоятельно и пылко об эманациях зла, вибрациях эктоплазмы, древнеегипетском проклятье и тому подобной чепухе. Бомба оказалась пустышкой, все целы и невредимы, рулевой вновь взял в свои руки управление кораблем, движущимся по океанской глади со скоростью едва ли не сорок верст в час. Луиза, как и следовало ожидать, вскоре принесла в радиорубку телеграмму, адресованную дяде и гласившую: «Неожиданно встретилась с кузенами, больной чувствует себя лучше, опасений нет». Нетрудно было догадаться, что она прилежно сообщала о появлении конкурента – зато Штепанек, надо полагать, проявил достаточно изворотливости и сумел успокоить спутницу – иначе телеграмма наверняка получилась бы более эмоциональной. Так что и с этой стороны все в порядке.
По размышлении Бестужев не стал укрываться в каюте второго класса – он просто-напросто спрятал там саквояж с бомбой, а сам остался в первом. Во-первых, следовало на всякий случай находиться поближе к Штепанеку, во-вторых, после короткого совещания с инспектором они сошлись на том, что для пущей надежности синьора Кавальканти все же следует взять. Дождаться, когда он попадется на глаза (в каюте его не было), под благовидным предлогом выманить в уединенное местечко, ну, а там все уже пойдет по накатанной, благо и оружие у обоих имеется, и некоторый жизненный опыт общения с такими именно субъектами, и даже наручники принятого в Скотленд-Ярде образца. Не стоит, право же, и далее разгуливать на свободе человеку, непринужденно возящему в багаже адскую машину. Запереть потихонечку в отдаленную каюту, а по прибытии судна в порт передать нью-йоркской полиции, у которой, по словам инспектора, тоже накоплен немалый опыт общения с подобными господами. Шайка Кавальканти, неожиданно лишившись предводителя, будет пребывать в бездействии, как это обычно в таких случаях и бывает. Самостоятельно они, будучи пассажирами второго класса, не рискнут проникать в первый для розысков главаря.
Некоторое беспокойство Бестужеву доставляла только мысль об угле, горящем где-то глубоко в трюме, быть может, аккурат под тем местом, где он сейчас находился. Однако инспектор твердит, что никакой опасности нет, до Нью-Йорка они с этакой неприятностью доберутся благополучно…
И наконец, свою телеграмму Бестужев давно отправил, так что в Нью-Йорке его будет кому встречать и не придется одному погружаться в таинственное коловращение заокеанской жизни, о котором ходит столько россказней. В общем…